Кровь, залившая пол зала для торжеств мертвого эльфского города, согрела его холодный мрамор впиталась в него. Благородно пролитая во имя защиты слабых, она не будет забыта. Ибо доблесть, что тверда, как вековой камень, сама останется в веках. 
Дитрих фон Хорн получает Благословение Древнего города. В битвах, происходящих в загадочном эльфском городе и его окрестностях, 1 раз за битву Дитрих может перебросить любой кубик.

За дверью оказалась пара красномордых охранников, темное небо с тонкой полоской угасающей вечерней зари и белый снег, укрывавший все вокруг. Саженей на сто кругом все было перекопано. Из свежих сугробов то тут, то там торчали уродливые остовы причудливых сооружений для копания, бурения, долбления, травления, смоления, вбивания, рытья, мытья, погрузки, разгрузки и прочих видов активной хозяйственной деятельности. Иви и Корнелию вели по присыпанному свежим снегом деревянному настилу, туда, где виднелся частокол, оборонительный вал и городские стены. Снег под ногами хрустел от мороза. Кругом было бело, луна уже взошла и даже без факелов было хорошо видно. То и дело налетали порывы ледяного ветра, бросая в лица горсть снежинок и запах березового дыма.


Проходя кордегардию, Иви и Корнелия видели лежавшее на нарах окровавленное тело Цикады и суетящихся вокруг людей. За городскими стенами их встретил город. Тихий, небольшой и малолюдный. Почти все ставни были наглухо закрыты, подвывали собаки. По улицам стелился жавшийся к земле дым из печных труб. В кордегардии конвоиры взяли факелы и провожатого. Теперь один, с топором, торчащим из-под тулупа  шел впереди, освещая путь, еще двое арбалетчиков позади. Редкие попадавшиеся на глаза жители – обычные кметы и кметки, - спешили убраться с дороги идущих. Вдоль улицы, начавшейся сразу за городскими воротами, стояли дома, по всему видно, людей не бедных. Одно- и двухэтажные, словно кичащиеся своими сметами, израсходованными при том весьма бездарно, они соревновались в том типе безвкусной, самодовольной роскоши, что отличает провинцию, совсем недавно начавшую процветать и теперь мнящую себя пупом земли. Лишь один дом выделялся сдержанностью и даже неким подобием стиля. Белый и высокий, он стоял промеж складом и цейхгаузом, скорее напоминая старинную эльфскую башенку, нежели особняк провинциального нувориши. Миновали замок, подсвеченный огнями факелов и костров, из-за крепостной стены казавшийся зловещим и негостеприимным. Через площадь виднелся храм, у стен которого на корточках сидели бродяги и поливая друг друга проклятиями и угрозами в споре за медный грош. Здание храма несло на себе явственные признаки эльфской архитектуры и, очевидно, было построено на фундаменте какой-то эльфской постройки, а то и вовсе переделано из нее.
От замка повернули налево, на рыночную площадь, посреди которой высился припорошенный снегом позорный столб – явно людской работы. Обогнули солидное здание с эмблемой Купеческой гильдии и пошли вдоль улочки, пестревшей торговыми вывесками. Свет факела выхватывал цветистые буквы и названия: «Все для охоты и рыбалки», «Иржик и сыновья - скобяные изделия и товары первой необходимости», «Аурелина Фригель - потомственная ведунья из рода самой Итлины Аэгиль. Предсказываю будущее, снимаю, порчу, лечу бесплодие, геморрой, импотенцию, выпадение волос», «Пивной дом Вольфганга Амадея Козлобородика. Лучшее пиво и сидр во всём Аэдд Гинваэль», «Эйвар Хикикомори – кузнец, бронник. Быстро, качественно, подгонка без примерки.  Лично не принимаю. Заказы и предоплату оставлять под дверью». В конце улочки их ждал казенный дом, в котором безошибочно узнавалась тюрьма.


Привели в комнату, видимо служившую одновременно кабинетом тюремщика и местом отдыха охраны. Душная, тесная, неуютная, она меж тем имело одно неоспоримое достоинство – в углу была выложена большая жаровня, здесь было тепло и безветренно. За столом, сгорбившись и насупившись сидел немолодой, но все еще крепкий мужчина с кустистыми бровями и тяжелым взглядом. Сбоку, за столом сидел щуплый, мужичонка с худым, болезненного цвета лицом и чернильным пятном на крючковатом носу.

По велению кустистых бровей Иви и Корнелию усадили на два табурета на против стола и сидевшего за ними мужчины:
- Я войт Гербольд, милостью наместника Рикверелина градоправитель славного города Аэдд Гинваэль - заговорил он тоном, будто вынужден открывать секрет Полишинеля, -  Отвечайте быстро, четко и по делу. Как вы попали на территорию охраняемого государственного объекта, и что вам там понадобилось?

Во время паузы, великодушно предоставленной госпожой Тилли было слышно, как скрипят извилины войта, старательно напрягающего память. Впрочем, это вполне могли быть всего лишь угли в жаровне. Иви продолжила щебетать, а войт внимал ее трели, до того складной, что она не только полностью завладела мыслями представителя власти, но вызвала живейший отклик даже у его зачерствевшей на казенной службе души. Войт выразительно водил бровями, хмурился, старательно углублял морщины у себя на лбу, задумчиво плутал пальцами в окладистой бороде. Сидевший рядом доходяга с чернильным пятном на лице, разинув рот, поглядывал то на залетную арфистку, то на Гербольта. И вот, певчая птичка Иви закончила свою антрепризу, самое время было посадить её в клетушку и накрыть шторкой. Войт встрепенулся:
- Ох, милсдарыня певица, боюсь, не сыскать у меня этой вашей глинтвейны. Это надыть полагать какое-то эльфское пойло, да? Чаю у меня тоже не водится. Но ведь можено жеж послать за ними, да вот хоть секретарь мой сбегает. Перегрибок, - войт пихнул в плечо перепачканного в чернилах, - сбегай к Козлобородику, узнай про эту глинтвейну. А ежели у него уже закрыто, так ступай "Под осетра", поспрошай там. И закуски возьми в счет городской казны. Люди творчества очень впечатлительные, сиречь голодные. А товарке вашей, мазель Тилли, тоже глинтвейны? Перегрибок, бери три, нет, лучше восемь. И закусок, закусок поболе разных. Давай, одна нога здесь - другая там. 
Вытолкав за дверь секретаря и набурчав ему на последок ещё указаний, войт принялся копаться в столе.
- А пока Перегрибок бегает, вот извольте, мазели-музы, наливочку вишневую отведать, - Гербольт достал из-под стола бурдючок и кожаные кубки.  - Либуше моя сама делала. Ох, и хороша наливочка!  И для согреву, и для аппетиту, и от нервов.
Войт с обезоруживающей радушной напористостью всучил кубки дамам, наполнил их карминово-красной жидкостью, густо пахнущей ягодами и спиртом. Себя тоже не забыл.
- Ну, за искусство, - Гербольт отсалютовал кубком и опрокинул его себе в глотку, уставился на мазелей, ожидая, что те уважат и искусство, и хозяина.
- Балычок у меня тут имеется, извольте закусить, - на столе материализовался куль, внутри оказалась почищенная и порезанная на ломтики вяленая рыба. - А вот солонинка, сам делал, не побрезгуйте.
Словно цирковой жонглёр, войт выкидывал на стол разнообразные закуски, подогнанные ему сватом, братом, самим ипатом, королевским гонцом Аплегатом и другими многочисленными родственниками и знакомыми. Каждую он упрашивал попробовать, не побрезговать. А дегустацию закусок перемежал наливочкой и тостами такими трогательными, что не выпить за такое - считай в душу плюнуть. Особенно много тостов было за свежепокойного рыцаря. Войт восхвалял его достоинства (кои отчасти сам придумал, а отчасти вопрошал о них своих сотрапезниц),  жалел осиротевших его родственников (о коих не преминул поинтересоваться у дам), горячо сочувствовал утрате его сюзерена (о нем тоже полюбопытствовал). Много и с чувством пил за искусство, за муз (за каждую в отдельности); за тяжелу и неказисту жизнь великого артиста. Оттуда питейная тема сама собой сошла на разговоры о поклонниках-похитителях, в особенности чародеях. Как таких земля северная носит и как такое вообще возможно. Кубок Иви и Корнелии ни минуты не пустовал. как и изящные позолоченные вилочки эльфской работы, которые - о чудо! - тоже у хлебосольного войта имелись, и изысканные серебряные блюдца с чернением и замысловатой чеканкой, поставленные перед мазелями, и даже серебряные щипчики для сахара.