С тех пор, как нетрезвый амур в пьяной перестрелке всадил свою стрелу капитану Гонсалесу  между верхними ребрами и грудиной, вместе с капитаном маялась вся команда. Шел второй месяц, как они стояли на якоре в Чаичьей бухте близ небольшого, но красивого и гордого портового городка Порто-Эколеоле. Первые пару недель большая часть экипажа с охотой таскалась по портовым кабакам, не гнушаясь как следует налегать на весла, дабы на шлюпках огибать мыс Голова Св. Вита, чтобы пристать к берегу рыбацкой деревушки с неблагозвучным названием Бражница. Оттуда желающие могли топать прямехонько в местный трактир или проплыть еще около десяти миль вдоль изрезанного мысами и фьордами берега и высадиться в порту Порто-Эколеоле. Можно было существенно сократить путь, двинув напрямки по дороге из Бражницы в город.  По пути удавалось пощипать виноград, свесившийся спелыми гроздьями через плетень, и девиц, чья спелость существенно варьировалась от забора к забору. До конца Феаинн по большому счету дела никому не было до того, где вечерами и ночами пропадает капитан, почему на сей раз пьет горькую и отчего вздыхает. Разве что от безделья кто-то мог прислушаться к его печальным вздохам и мечтательному бормотанию и разобрать в нем что-то про тонкую талию, девичью грудь, а когда капитан совсем упивался, то и про глаза, как звезды, губы, как лепестки роз, кожу, как бархат и лебединую шею.  Но после того, как отгуляли Ламмас, упились, обожрались, передрались и перетрахались со всеми, с кем только могли, матросы «Черной ламии» заскучали, начали ворчать и с зудом нетерпения посматривать в сторону, откуда приходит прилив.  Впрочем, возможно, зудело у них из-за неразборчивой похоти, а не по зову пиратской души, но натура пирата слишком груба, чтобы вдаваться в такие тонкости.
Что же до капитана, то впервые в жизни Везунчик счел себя неудачливым – в любви. В один из вечеров, когда метания духа загнали его на дно бочонка с портвейном, а оттуда в кусты под окнами дамы сердца, капитан стал свидетелем любопытной сцены. Предмет его тайной страсти, по беспечности женского кокетства и наивности молодости, искушала вспыльчивую капитанскую натуру, воркуя с каким-то офицером на террасе, выходившей к морю аккурат напротив капитанских наблюдательных кустов. О чем говорил этот ангел в корсете с нильфгаардским воякой, капитан не слышал. Видел лишь, как отчаянно трепетали ресницы и веер. А потом, прелестное создание перегнулось через парапет и рухнуло вниз, прямо в белую кипень. Не раздумывая ни мига, а если точнее, то ни черта не соображая от количества выпитого, Везунчик сиганул за девой в пучину морскую. Дальше все было как в тумане, что рассеялся лишь когда капитан оказался на берегу в  зарослях рододендрона, мокрый до нитки, в одной руке сжимая свой мессер, в другой дамский корсет, а перед ним, заходясь кашлем и отплевывая воду извивалась дама его сердца в одном исподнем и такая же промокшая насквозь. Исходя исключительно из лучших побуждений заботы и безопасности – появление на публике в таком виде могло же раз и навсегда уничтожить репутацию девы благородного происхождения, - капитан Гонзалес свою даму сердца сначала связал, а потом засунул ей в рот кляп. Перед кляпом, к стати, влил в юную княжну добрую порцию рома из собственных поясных запасов в качестве экстренного противопростудного средства и от нервов, ибо экзальтации ещё ни разу ни чем хорошим не заканчивались. У капитана и самого зуб на зуб не попадал, чего уж говорить о юной деве. Везунчик тоже приложился к успокоительному. И тут, его тёмную голову озарил свет яркой как молния  мысли. Всего несколько мгновений потребовалось, чтобы идея выкристаллизовалась в план, а план утвердился в намерение, о котором капитан, как честный человек , немедля поведал связанной им княжне:
- Сударыня, вы похитили моё сердце, а я похищаю вас, - говорил он с обезоруживающей прямотой.
- Спешу вас заверить, - он упредил ее возражения жестом, хотя это было ни к чему – кляп во рту надежно блокировал выражение любого несогласия, - намерения у меня самые серьезные. Ваш папенька, конечно, не одобрит мезальянс, но мы его сперва поставим перед ультиматумом, потом перед фактом. Сначала я отправлю ему письмо с требованием выкупа за вашу жизнь. Не волнуйтесь, вам ничего не угрожает, просто надо же нам как-то выбить из вашего батюшки приданое. Пока он будет собирать обозначенную в письме сумму, у нас будет время заключить священный брачный союз и консумировать наш брак. Всего-то понадобится священник и горстка свидетелей.  Уверяю, нам никто не помешает! «Черная ламия» - это мой бриг, без ложной скромности скажу, самый красивый и быстроходный из тех, что ныне бороздят Великое море. Так вот «Черная ламия» будет курсировать на безопасном расстоянии, опасным курсом у рифов близ Драконьей скалы, ни одно военное судно не осмелится туда сунуться. А в назначенный час мы совершим обмен: выкуп на вас. Только вы к тому времени уже будете связаны священными узами брака перед ликом богов и людьми, а, как известно, куда муж, туда и жена. Так что во избежание позора вашему папеньке не останется ничего другого, кроме как принять нас обоих.
Капитан  подкрутил ус и лихо вскинул бровь, явно гордый своим стратегическим гением, отхлебнул из фляги, выждал паузу, позволяя княжне восхититься и погреться в лучах его блестящего ума, и продолжил.
- Я вас оставлю здесь ненадолго, найду лодку, свою команду и священника. Потом вернусь и мы все вместе переправимся на «Черную ламию».
Капитан, пошатываясь, поднялся на ноги, оценивающе осмотрел местность вокруг. С одной стороны был отвесный склон утеса, с другой – море. А между ними тонкая полоса берега с густыми и высокими зарослями рододендрона. Вечер был в самом разгаре – солнце только на половину своего диска погрузилось в море, - но здесь, не было слышно ни гомона гуляющих людей, ни музыки, ни иных звуков вечернего города, лишь крики чаек да ласковый плеск волн. И все же, на всякий случай капитан нарезал веток рододендрона и закидал ими связанную деву, приговаривая с успокоительными интонациями, что это лишь предосторожность для большей скрытности. Покончив с этим, он заверил даму своего сердца в безмерной любви, велел ждать его возвращения и начал пробираться вдоль берега, прокладывая мессером дорогу себе и их с княжной будущему семейному счастью.
Спустя три часа капитан Гонзалес нашел свою команду в одном из портовых кабаков, облюбованных его матросами еще во время празднования Ламмаса. Вновь получать от капитана приказы авантюрного и противозаконного свойства было для их черной пиратской души сродни живительному ветру, наполнившему обвисший парус, знаменуя окончание мертвого штиля. Ни один моряк не станет задавать ветру дурацких вопросов: в какую сторону тот дует и почему налетел так внезапно. Вот и капитану не стали. Он же, в свою очередь, не спрашивал, где его ребята раздобыли лодку и священника. Не интересовало капитана и то, жрецом какого культа являлся последний. Главное, что прежде чем бросить святого отца на дно рыбацкой лодки, тоже невесть у кого угнанной, того как следует связали, приладили ко рту кляп, а на голову мешок. Вскоре рядом со священником лежала юная княжна, тоже все еще связанная и с кляпом. Правда, пользуясь привилегией капитанской галантности – без пыльного мешка на прелестной головке. Пока матросы вдохновленно гребли веслами, капитан явил и им весь гений и блеск своего плана. Команда сочла план весьма воодушевляющим, потому что за годы службы под командованием Везунчика привыкла полагаться на капитанскую удачу куда больше, чем на капитанский ум. Умных капитанов много, а вот чертовски везучих – единицы. Возможно, именно поэтому кости умников лежали на дне моря, где их обгладывали рыбы, а Везунчик все еще ходил под черным с алой каймой парусом. Возражений от иных участников этой авантюры также не последовало. Все-таки кляп – лучшее орудие любой риторики.
На борт грузились уже когда луна была в зените. По счастью вахту несли люди не самые любознательные и инициативные, так что все прошло тихо, без лишних вопросов и тревог для спящей команды. Живой груз в количестве двух штук решено было пока разметить в трюме. Мешок, веревки и кляп с них сняли, однако капитан настоятельно просил не капризничать и шуму не поднимать. Им предстояло  опасное дело – выход из Чаичьей бухты в самом начале прилива. Бухта славилась своими острыми  рифами, которые только-только покрылись водой, так что капитану, самолично вставшему к штурвалу, пришлось все свое внимание и мастерство рулевого употребить на то, чтобы протиснуться меж хищными каменными зубами и вывести «Черную ламию» в открытое море. Следить за соблюдением порядка и тишины в трюме были оставлены двое матросов, уполномоченные в случае необходимости применить силовые методы убеждения и кляпы.