Это был один из редких и очень далеких миров, в котором не ступала нога Красного всадника. Креван знал, почему этот мир ей так нравится. Но когда над городом взошла луна, он сразу понял почему.
***
- Не открывай глаза, пока я не скажу.
В голосе Кревана слышна улыбка и хитрые лисьи нотки.
- Доверься мне, я тебя поведу.
Он  бережно, но крепко взял ее за руку. Ледяной холод портала. Порыв горячего ветра, десяток шагов вперед, ноги вязнут в песке, несколько песчинок попали Ларе в туфельки. Новый портал обдает холодом безвременья. Свежий ночной воздух, пение соловья, стрекотание цикад, шелест травы под ногами, пьянящий аромат луговых цветов и разнотравья, тепло его руки. Снова холод небытия, колючий и темный, так что мороз по ту сторону кажется почти оттепелью. Креван подхватывает Лару на руки и бежит, недалеко, всего полсотни шагов; он бежит легко и быстро, точно ветер, нежно прижимая ее к себе, делясь теплом своего тела и дыхания, под его ногами весело похрустывает снег. И снова оглушающая тишина портала. Пришедший ей на смену рокочущий вдалеке гром, капли дождя звонко барабанят над их головами по магическому щиту. Креван шлепает по лужам, нарочито разбрызгивая их в стороны – совсем, как мальчишка. Лара слышит, как хлюпает под его сапогами пузырящаяся от ливня вода, слышит его дыхание, а в нем – улыбку.   Снова портал. А следом густой запах увядающей листвы, солнце щекочет лицо лучами-полосками, пробирающимися сквозь поредевшие от листопада кроны; Лара слышит шелест - бойкий, напористый хор тысячи голосов прощающихся с летом деревьев; они шумят, спешат рассказать Ларе все, что видели за это лето, что хотят увидеть в своих зимних снах. Креван опускает Лару на землю. Он не устал, это чувствуется по плавности его движений и легкости его дыхания. Просто этот великолепный, шуршащий ковер под ногами преступно топтать одному. Лис шаркает ногой, шелестящий ворох взлетает в воздух. Креван ведет Лару вперед, намеренно шурша, хрустя как можно громче и задорнее опавшей листвой ; вдруг останавливается, берет Чайку за талию, поднимает, легко, как пушинку, усаживает на шершавый, поросший мхом ствол дерева, бесшумно вскакивает на ствол следом; берет Лару за руки, поднимает, сразу же прижимая к себе и не отпускает. Даже когда они падают. Особенно, когда они падают, пролетают сквозь темноту портала. Короткий миг и вот они уже лежат на чем-то большом, шершавом и влажном. Это нечто мерно покачивается, точно на волнах,  Креван и оказавшаяся на нем Лара тоже покачиваются вместе с этой большим, теплым, уютным созданием. Воздух вокруг густой, маслянистый и пахнет озоном, как будто рядом одновременно творится множество заклинаний. Лис обнимает Чайку, и они плывут, а может летят, а может просто качаются в гигантском гамаке среди калейдоскопа неведомых чар. Звуки приглушенные, словно доносятся из-под воды. Зато здесь даже без помощи зрения, а может как раз благодаря этому, Лара чувствует цвета. Сложно объяснить как именно, но она совершенно точно знает, что мир вокруг – калейдоскоп цветной магии. Она не узнает эти заклинания, но знает, какие у них цвета, и какой у этих цветов запах, вкус, какие эти цвета на ощупь. Эти цвета можно вдыхать, их можно пить, их можно черпать, как Силу.  Качка под Лисом и Ларой постепенно прекращается, но лишь за тем, чтобы перейти в медленное, плавное вращение. Они будто соскальзывают в воронку – новый портал. И снова под ногами песок. А в воздухе - запах моря.
- Открой глаза, - тихо говорит Креван, почти касаясь губами виска Лары. Он все еще обнимает ее, поддерживает, от такого путешествия голове не мудрено закружиться, а равновесию на время потеряться. Но Креван надеется, что оно того стоило, ведь из-под ресниц Лары уже выплывает белый город – ее город. Море шелестит прибоем, все ближе и ближе подползая к туфелькам Чайки.
- Луна скоро взойдет, поспешим, - на лице Кревана улыбка, а в голосе слышны  хитрые лисьи нотки.  И он снова ведет ее вперед. За городские стены, по пустынным улочкам, по белым ступеням, на широкую террасу, раскинувшуюся над кромкой берега. Море все ближе, вот-вот оно поцелует молочно-матовый камень ночного города. У самой балюстрады, низкой и такой ажурной, что она больше похожа на легкую дымку, стоит изящный  столик с двумя резными стульями. Столик накрыт на двоих, здесь все любимые кушанья Лары. Вдоль террасы вспыхивают огоньки – это не пламя, а свет взошедшей луны отражается в больших, умело расставленных кристаллах. Они «зажигаются» один за другим, становится видно, что терраса переходит в просторную комнату, отделенную полупрозрачным занавесом. Полог его приоткрыт и в глубине комнаты видны стопки книг и предметы мебели: кресла, стол, что-то большое на четырех витых ножках, кажется какой-то музыкальный инструмент. А сразу за занавесом, на границе лунного света и мягкого ночного сумрака – утопающее в подушках ложе.
Луна взошла. Лис подводит Чайку к балюстраде, смотрит на отражение в морской глади. Там Креван и Лара стоят на террасе, а под ними набережная. По ней чинно прогуливаются пары и обнимаются у парапета парочки. Одна из парочек помахала им, Лисы, истинный и отраженный, ответили  церемонным поклоном. Креван налил в два хрустальных бокала мерцающую серебристую жидкость.
- Лунный напиток, - пояснил он, протягивая Чайке бокал.

Подпись автора

Crevan Espane aep Caomhan Macha

-Очень впечатляющее путешествие, и неожиданный выбор конечной точки. Один из моих любимых миров. Загадочный. Непознанный. Манящий.
При этих словах глаза Лиса странно блеснули, а может это просто хрустальный блик  отразился в них так причудливо.
"Это ещё не конец, - думает Лис, глядя на чеканный Чайкин профиль. - Мы только в  начале пути в новый мир. Загадочный. Непознанный. Манящий. Надеюсь, его ты тоже полюбишь".

- Да, - произносит он,  отвечая разом и своим мыслям, и недоуменному взгляду  Лары и на её вопрос. Тихий хрустальный звон приветствует следующий шаг  идущих по  пути предназначения. Когда Лара села, Лис опустился в кресло напротив.  Стол с яствами, разделяющий их,  не больше трех локтей в длину.  Иной раз это ничтожно мало, но сейчас этого вполне достаточно, для ощущения свободы и непринужденности; оптимально, чтобы ненавязчиво подчеркнуть незыблемость границ  личного пространства каждого из собеседников и в то же время доверительный характер беседы.

- Мы празднуем то, - продолжил Креван, ставя хрустальный бокал на подлокотник своего кресла, -  сколь велико доверие и взаимопонимание между нами. Наш путь сюда - своеобразная  проверка, и я рад, что мы оба её прошли.

Креван удовлетворенно улыбается. Он тоже убежден в том, что всегда  знает что делает; что с ним Лара в безопасности; в том, что он никогда не допустит, чтобы ей причинили вред. Именно в этом он видит венец своего могущества Знающего. Какая наивность! Но понимание придёт позже. И многое другое будет позже - то, что сейчас кажется невозможным, даже не мыслимым. Сейчас, когда  они сидят друг напротив  друга, на берегу моря, в городе Отражений, а взошедшая над ними луна проложила через всю террасу дорожку из лунного серебра. Дорожка начиналась прямо от их столика и заканчивалась на границе, очерченной пологом, теряясь в мягких складках его ткани и полумраке, загадочном, непознанном, манящем.

Креван не торопился, смакуя каждое мгновение. Увертюра вежливости открывает сюиту чувственности:  «Лара, ты голодна? Чего желаешь, Лара? Ещё вина?»
По пристани под ними гуляют отражения. Их мелодичный смех долетает до Лиса и Чайки, знаменуя переход к сарабанде аллегорий. Креван отставляет бокал, встает, подходит к Ларе, протягивая ей руку.
- Пройдемся немного?
Они прогуливаются вдоль террасы, любуясь городом и его жителями. Доходят до парочки, что, прильнув друг к другу, стоит у парапета набережной, делая вид, будто наблюдает за миром над поверхностью воды. Лис останавливается, облокотившись о балюстраду, склоняется над отражениями, естественно, как бы ненароком, копируя позу лунного кавалера.
- Взгляни, Лара, - мягко произносит он, легким движением головы указывая на парочку внизу. – Что ты о них думаешь?

Подпись автора

Crevan Espane aep Caomhan Macha

-Хорошо. Очень хорошо, Лара, - голос Кревана вкрадчивый и чуть насмешливый. Похоже, ему тоже нравится эта игра ума. Вот только парочка внизу его мало интересует. Всё его внимание предназначено Чайке и только ей.
- Ты совершенно права, они пара. Встречаются недавно и тайно. Страсть обуревает их, они борются с нею ежеминутно. Взгляни, как напряжена их нарочитая непринужденность. Она не столько искусственна, сколько надрывна. Посмотри, как  то и дело вздрагивают их пальцы, невольно устремляясь друг к другу. А эта излишняя суетливость движений - предлог лишний раз сменить позу и как бы невзначай  друг друга коснуться. Они, действительно связаны с науками, но книги для них сейчас скорее часть конспирации. Видишь, как они разложены? Эти двое окружили себя фолиантами и тетрадями, точно крепостными стенами, будто кольями ощетинившимися закладками и писчими перьями.
Лис, вторя Чайке, чуть прищуривается и продолжает:
- Я думаю, мужчина старше, чем его спутница. Его подбородок и щеки бледнее верхней части лица. Похоже, он недавно сбрил бороду, чтобы выглядеть моложе.  Пока мы прогуливались, я краем глаза наблюдал за ними. Мужчина  весьма по-хозяйски листал вон тот пухлый манускрипт и что-то объяснял своей спутнице, а она время от времени вставляла фразы с характерными интонациями, какими отвечают заученный урок.
Лис многозначительно улыбнулся.
- Я полагаю, - продолжил Креван, - что он её учитель, возможно наставник. Этим и объясняется покров тайны над их интимной связью. Похоже, чувства застали их врасплох, вспыхнули бурно, неодолимо, но не своевременно. До срока. Её ученичество налагает на их связь печать целомудрия. Это  изменится, когда она получит от него все предписанные знания и формально он уже перестанет  её учить. Считается, что лишь тогда они имеют право стать равноценными партнёрами. Но, кажется, эти двое думают иначе. Посмотри, как напряжены их тела, как наэлектризованы их жесты, прислушайся, как пронзительно звучит их смех, а речь то нетерпелива, то срывается в подчеркнутую неторопливость. Они не смотрят в глаза друг другу не только потому, что давно знакомы. Приглядись, как старательно они отводят взгляд. Они понимают, взгляд может  выдать, разоблачить их взаимное влечение, видимо настолько сильное, что они готовы терзаться  мучительно сладкой близостью запретного плода, пока не смогут снова вкусить его. А они станут. С упоением  снова и снова вкушать его, отдаваясь своему чувству и только им одним доступному знанию. Ведь очевидно, что эти двое знают друг о друге что-то такое, что не ведомо остальным. Что-то, что глазом не увидеть. И это знание заставило их отринуть общепризнанную добродетель. Быть может, дело в том, что она поняла: он вовсе не бедняк, а чудак с сентиментальными привязанностями? Приглядись к заплатке на его одежде: очень аккуратно пришита, я бы даже сказал с любовью. Сама его одежда чистая и выглаженная. Если сравнить ее с одеждой других мужчин, прогуливающихся по набережной, то станет очевидно – он одет по одной с ними моде. А его туфли, вот сейчас, видишь, - он оперся мыском сапога, и стала видна подметка, -   она почти новая. По крайней мере, нет ни явных потертостей, ни дыр – вечных спутников обуви бедняков. А он? Что он мог узнать о ней, что теперь его так неодолимо к ней влечет? Вопреки всему: гласу рассудка, требованиям этики, наставлениям его собственных учителей.  Его тянет идти с ней не по колее, уготованной им общественными ожиданиями, а по их собственным тайным тропинкам, петляя, быть может, спотыкаясь, но главное вместе. Рядом, близко, очень близко. Идти и не стыдиться этой близости, что делает счастливыми обоих. Это явно не ее красота. Она бесспорно красива, но дело в чем-то большем. Быть может, она дает ему то, что не могут дать все его книги и знания. Принимая его вместе с его заплатками и чудачествами, с его одиночеством инакомыслящего, она увидела в нем не только того, от кого зависит будущее поколений учеников и их родителей. Быть может, она единственная, кто разглядел в нем не только учителя, но его самого. И ей понравилось то, что она увидела.   
Лис умолк на время, и даже отвел взгляд от Лары, давая ей возможность осмыслить услышанное, сосредоточившись на себе, а не на собеседнике. Потом добавил:
- Быть может, я ошибся, и они нашли друг в друге нечто совсем иное, но я уверен – их тайное знание проистекает от близости, и чем теснее эта близость, тем больше знание.  Их  загнали  в рамки, заставив выбирать между наукой и чувствами, между знанием и любовью. Но может истинная любовь не  препятствует обретению знания, а питает его? Как ты думаешь, Лара?

Подпись автора

Crevan Espane aep Caomhan Macha

- Я тоже так думаю, - ответил Креван. Улыбка на его лице давно растаяла. Он тоже смотрел на нее, не отводя взгляда, внимательно и мягко.  -  И чем дольше я так думаю, тем больше хочу думать так. 
- Если эти влюбленные похожи на нас, - продолжил он, с трудом оторвав взгляд от Лары и переведя его на отражения тайных любовников, - то вскоре он подаст ей руку, предлагая идти с ним. Он уведет ее подальше от посторонних глаз, туда, где будут лишь они двое и приятный полумрак. Там он опустится с ней на ложе;  будет нежен, внимателен и никуда не будет спешить. Познание не терпит торопливости, в особенности, познание себя и друг друга. Он это понимает. И он хочет, чтобы ей было с ним хорошо. Так хорошо, как не было еще ни с кем и никогда.
Парочка отражений внизу замерла будто вот-вот должно произойти нечто важное, волнующее. Но их оцепенение было лишь кажущимся, если приглядеться, можно было заметить, что их руки медленно-медленно, но неотвратимо начали двигаться навстречу друг другу, едва заметно скользя по парапету.
- Когда небо начнет светлеть, - продолжил Лис, коснувшись рукой балюстрады совсем рядом с Чайкой, - это будет означать, что их свидание подошло к концу. Он скажет, как прекрасна была эта ночь; как он сожалеет о том, что рассвет так безжалостен. Затем он поднимется с ложа, - по обычаю он должен уйти первым, - и начнет одеваться. И по тому, как он будет это делать, она все поймет. Если он будет собран и скор, торопясь успеть до восхода солнца, она догадается, что эта ночь не оправдала его ожиданий. О таком не принято говорить прямо, надлежит объяснить спешку нежеланием подвергать опасности репутацию дамы. Если же он будет медлить, в сборах своих находя любой предлог, чтобы задержаться, и уйдет не раньше, чем первый луч солнца пробьется сквозь горизонт – это будет означать, что слова его не просто дань вежливости, что эта ночь лишь распалила его чувства к возлюбленной. Она, в свою очередь, должна торопить его уйти, сетовать на опасность разоблачения, что приближается с восходом солнца. Но это тоже будет игра, цель которой – обменяться впечатлениями о прошедшей ночи, так чтобы оба любовника смогли  сохранить лицо, даже если ночь оказалась не так хороша, как хотелось бы. Об истинном положении своих дел мужчина поймет по тому, поднимется ли его возлюбленная с ложа, начнет ли подавать ему вещи и помогать в сборах. Если да, значит ночью он оплошал и дама не довольна. Если же торопить его она будет лишь на словах, значит ей пришлось по душе его общество и их близость.
Руки отражений на парапете остановили движение друг другу, замерли, будто в сомнении.
- Но с расставанием игра не окончится, - Лис продолжал неторопливо рассказывать. Последнее наставление перед тем, как ученичество перейдет в партнерство. -  Этот, с позволения сказать, прощальный ритуал - лишь первая строфа в поэме тайной любви, которую пишут по особым правилам. Простившись с возлюбленной, очарованный ею влюбленный уже не мешкает. Как можно скорее он торопится попасть в свою обитель, на ходу размышляя о том, какой будет следующая строфа их поэмы. Он должен написать для своей дамы «любовную песнь» - небольшое стихотворение, с особым смыслом, в котором он, иносказательно разумеется, поведает ей о своих чувствах.  Любовь, как считается, питает вдохновение и если любовь мужчины сильна, еще до того как высохнет на листьях последняя капля росы, его возлюбленная получит его «любовную песнь». Посыльный должен доставить ее ей особым образом – запечатанное письмо, прикрепленное к ветке ивы. Теперь черед дамы изящными намеками поведать о своих чувствах. Она должна написать «ответную песнь». Посыльный будет дожидаться её ответа. Любовь, как я сказал, питает вдохновение. По содержанию этого ответа и по тому, как скоро мужчина его получит, он сможет догадываться о чувствах своей возлюбленной.
Пара отражений, за которыми они наблюдали, вновь пришла в движение. Мужчина отодвинулся от парапета, подал руку своей спутнице и через пару мгновений они оба скрылись из виду, растворившись в полумраке  тени террасы.
Креван отстранился от балюстрады и снова взглянул на Лару. Аквамариновые глаза блестели от волнения, хотя бледное в лунном свете лицо казалось невозмутимо. Он протянул ей руку.

Подпись автора

Crevan Espane aep Caomhan Macha

Двум влюбленным остается лишь сделать шаг и они делают его. Вместе.
***
Креван был нежен, внимателен и никуда не спешил. Познание не терпит торопливости, в особенности, когда процесс упоителен сам по себе. Покровы одежд падали не спеша, будто переняли женское кокетство. Покровы разума держались до последнего, а потом срывались в пропасть, обнажая чувства  и желания, обостренные до предела, пылкие и яркие, главным из которых было: «Я хочу, чтобы тебе было хорошо. Так хорошо, как  еще ни с кем и никогда». И все познание было сосредоточенно вокруг этой максимы. Именно это Знание на эту ночь стало главным достоянием Aen Saevherne и пусть все, кто счел бы это кощунством, насмешкой или же недальновидной глупостью молодости падут в Хаос.
Так Чайка узнает, что аквамариновые глаза темнеют, становясь сапфировыми, когда в них поселяется вожделение. Что идеальное, точеное тело Лиса способно обмануть лишь зрение. То, что глазами не увидишь, откроют прикосновения. На груди, животе, на плечах и спине кожа на ощупь похожа на лоскутное одеяло: мягкость бархата сменяется грубостью холста – последствия ран, залеченных магически, но слишком глубоких и сложных, чтобы пройти бесследно. Что один из этих кожных лоскутков – на левом боку, от подвздошной ости до подреберья, - практически утратил чувствительность, там рецепторы погибли безвозвратно прежде, чем целители Aen Saevherne смогли взяться за дело. А под правой ключицей Кревана есть участок кожи, небольшой, размером с ее ладонь, где чувствительность, наоборот, обострена и извращена – память о неудачном магическом эксперименте. Сила не прощает ошибок, она клеймит за них, пусть даже об этом клейме знает лишь один. Теперь двое.
Узнает Лара, что голос Кревана становится низким, с легкой хрипотцой, когда он только испил из чаши наслаждения и дыхание еще сбивчиво и часто. Что руки его, если дать им волю, беспокойны и жадны до прикосновений. Даже когда их обладатель в расслабленной задумчивости  перебирает серебряные пряди, разметавшиеся по ее плечам и его груди, его пальцы будто жаждут прикоснуться как можно к большему: ее спине, ее запястью у него на груди, краешку её ушка, вынырнувшему из серебряного моря.

Когда горизонт начал светлеть, тело Кревана превратилось в камень, тяжелый, совершенно неподъемный. Величайшего труда стоило ему подняться со смятых  простыней, вырваться из плена беспорядочно разбросанных подушек. Чудовищным усилием далось ему оторвать себя от серебра волос, разметавшихся по ложу, от тепла женского тела в его объятиях. Тяжеловесная медлительность сборов в дорогу то и дело обрывалась порывистой стремительностью прикосновений: к волосам,  губам, плечам. Когда в светлеющем небе так пленительно очерчивается изгиб шеи, восхитительно заостряется линия ключиц, возникает божественный силуэт женской груди - разве можно устоять и не припасть к ним губами? Как можно удержаться от того, чтобы нашептать несколько нежных слов на ушко, показавшееся между серебряными прядками? Первый луч восходящего солнца резанул по глазам и по сердцу – рассвет одержал победу над Знающим, изгнав того с террасы Города Отражений.

Роса на балюстраде еще не высохла, когда на ее белый камень  села пестрая птичка с ярким оперением и цветным хохолком – мандаринка. Птица держала в клюве ветку ивы, с привязанным к ней запечатанным конвертом. На печати - оттиск с изображением лисьей головы. Внутри конверта на мягкой, шуршащей точно палая листва, бумаге цвета ночного неба, серебряной рунической вязью было начертано:

Она сегодня родилась,
Она и музыка и слово,
И потому всего живого
Ненарушаемая связь.

С трудом молчание блюду,
Когда под первыми лучами
Сквозь время быстрыми шагами
Я не к тебе, а от иду.

Да обретут мои уста
Первоначальную немоту,
Как кристаллическую ноту,
Что от рождения чиста.

Знай, солнце мне отныне враг
Безжалостный, непобедимый.
Я им стремительно гонимый,
Но новой битвы алчу так.

Подпись автора

Crevan Espane aep Caomhan Macha

Едва утка-мандаринка села на ладонь эльфки, навеки застывшую в поющем мраморе, как изящные пальцы настоящего чародея приняли зажатую в ее клюве ветку ивы с письмом, перехваченным серебряным локоном. Бережно, будто эта флористическая композиция способна разбиться на тысячи осколков от одного неловкого движения, пальцы чародея принялись ее разбирать. Делали это с такой нежностью и трепетом, будто раздевают любимую женщину. Лаская серебряную прядь прикосновениями, руки медленно развязывают узел.  После они не кидаются сразу разворачивать и читать, нет. Сначала обвивают локон между пальцами, сворачивая его в символ «бесконечность» и подносят к губам, даруя тем возможность прикоснуться, а легким вдохнуть самый прекрасный аромат на свете. Лишь после того письмо начинает кокетливо разворачиваться, медленно, разворот за разворотом, снимая с послания покров электризующей тайны. Пальцы чародея неторопливо скользят по строкам, лаская их, будто изгибы тела той, кто их написал.

***
Спустя пару дней в одеянии Знающего появился новый неизменный атрибут – серебряный кулон на серебряной же цепочке из тонких, почти невидимых, но очень прочных звеньев. Внутри кулона, скрытый от посторонних глаз, свернувшись символом «бесконечность» покоился серебряный локон.

***
После расставания в Городе Отражений они не виделись несколько дней. Послания того утра были последними весточками, которыми Лис и Чайка смогли обменяться – обязанности Aen Saevherne порой немилосердны к влюбленным. И как на зло, первая встреча после разлуки и вынужденного молчания была пронизана официозом – Владыка Aen Elle собрал их у себя для какого-то важного обсуждения. Мало того, туда же были приглашены придворные, в том числе Эредин Бреакк Глас.
При появлении Чайки в дверях все трое поднялись со своих мест, стоявшие за их спинами вельможи приветственно склонили головы.
- Лара, me luned! – Ауберон шагнул Чайке на встречу, по-отечески распростер объятия.
Креван же поклонился очень сдержанно, почти холодно. Затем неожиданно произнес:

Шепот утренних звезд,
Море и ни души.
Между мирами мост
Твердыней стоит в тиши.
Приветствую третий день
Третьей луны. Его
Благословляет тень,
И лунное волшебство.

Эредин Бреакк Глас саркастически вскинул бровь. Знающий его реакцию проигнорировал, король даже не заметил.
- Поэтическое приветствие! – Воскликнул Его Величество. – Как приятно лицезреть древние традиции, ожившие в стенах Пурпурного дворца!
На губах Ауберона заиграла легкая мечтательная улыбка. Казалось, он помолодел, сделался похожим на мальчишку-подростка.
- Это было так давно, в те времена, когда столицей ещё был Город Мира. Но давность не умаляет красоты этого обычая, - проговорил он сам себе. А дальше пояснил Ларе: - В те времена среди всех высокородных эльфов, считавших себя достаточно образованными и утонченными, была мода в качестве приветствия обмениваться стихотворными строками, подходящими случаю и рангу приветствующих. Что-то из классической изящной поэзии или собственного сочинения. Ах, сколько оттенков отношений и скрытых смыслов закладывали в эти строки! Изысканная придворная игра. Я с огромным удовольствием поддержу ее и сейчас строками, что в свое время адресовал твоей матери, Лара.
Со вспыхнувшим в глазах задором Владыка Народа Ольх соблазнительно медоточил:

Я помню чудное мгновенье:
Передо мной явилась ты,
Как мимолетное виденье,
Как гений чистой красоты.

Стоявшие за спиной короля придворные зашелестели аплодисментами.
- Прекрасные были дни… - на несколько мгновений взгляд Ауберона затуманился. Аплодисменты стихли, все ожидали, пока Его Величество вернется из путешествия по аллеям памяти. Король не заставил себя долго ждать.
- Правда, наш дорогой Знающий немного обознался, сегодня только первый день третьей луны.
Вельможи за спиной Аубирона сдержанно заулыбались.
- Но мы простим ему эту неточность. Видимо, даже Aen Saevherne может порой потеряться во времени. Ну а ты, Эредин? – С лукавством в глазах король обратился к предводителю Дикого гона. – Давай же, блесни эрудицией или мастерством. Продемонстрируй, что способен не только мечом махать.   
- Как ловко, - хищно процедил Ястреб, - наш Знающий воспользовался моментом, чтобы угодить Вашему Величеству. Бесспорно, он ведает и в вопросах дипломатии.
Испепеляющий взгляд Эредина Креван выдержал с каменным лицом.
- Пустое, Эредин, - резко оборвал Ястреба король. - Мои суждения всегда взвешены и не замутнены личными предпочтениями. Всегда.
И добавил примирительно:
- Впрочем, у тебя тоже есть чудесная возможность меня порадовать. А заодно превзойти Кревана на поэтическом поприще.
Король выжидающе замолчал, глядя на Ястреба с нескрываемой царственной ухмылкой.
-  Что-то из классической изящной поэзии, подходящее по случаю … - повторил Эредин, хищно улыбнувшись в ответ. – Что ж, извольте:

Голодная кума Лиса залезла в сад;
В нем винограду кисти рделись.
У кумушки глаза и зубы разгорелись;
А кисти сочные, как яхонты горят;
Лишь то беда, висят они высоко:
Отколь и как она к ним ни зайдет,
Хоть видит око,
Да зуб неймет.

- Как грубо, Эредин, - Ауберон журил Красного Всадника с показной суровостью, за ней не слишком стараясь скрыть то, что дерзкая насмешка предводителя Дикого гона пришлась королю по душе.
- Тебя следовало именовать не Ястреб, а Скорпион. Но я обезврежу твой яд, напомнив, что всему свое время. Когда виноград по-настоящему созреет, он будет сорван по всем правилам, в подобающей обстановке во время особой церемонии. - Ауберон перевел взгляд на Лару, его глаза странно сверкнули, когда король добавил: - Таково предназначение, и мы лично проследим за его исполнением. Но нам пора возвращаться к делам, прошу всех садиться.

***
На исходе третьего дня третьей луны Креван, преодолев мост между Мирами, надежно укрытый тенью тайны, ждал Лару в Городе Отражений. И снова ночь была наполнена тайным знанием: новым и повторением уже изученного, оттачиванием и смакованием оного.
Когда горизонт начал светлеть, их общее утро вновь было надрывно-нервным из-за навязанной солнцем спешки и в то же время тягуче-медлительным из-за бесконечных попыток Кревана затянуть сборы и отдалить неизбежное.
Терраса ещё блестела от росы, когда мандаринка принесла в клюве ветку ивы и новое послание:

Отравлен хлеб и выпит воздух.
Как трудно раны врачевать!
В пустыне брошенный апостол
Не мог сильнее тосковать!
Твой стан я вижу в стройном древе,
Твой голос слышу в песне птиц.
И милой родинкой на чреве
Мне мнится точка средь страниц.

Подпись автора

Crevan Espane aep Caomhan Macha

Креван понял, что что-то случилось, когда мандаринка вернулась с его  письмом в клюве. Птица всполошено била крыльями, давая понять, что не нашла адресата. Нигде. Лара исчезла. Её потеряли не только Эредин и его навигатор, но и сам Креван. Он слал новых вестников с новыми посланиями, уже не любовными, а встревоженными; шёл по следу Чайки, но не мог ее отыскать. Креван  вернулся в Город Отражений, надеясь найти там какую-то зацепку, но нашел лишь  разочарование. Не обнаружил ни самой Лары, ни единого вещественного напоминания о том, что она там когда-то бывала. Холодный, безжизненный   камень и равнодушная ко всему пустота - вот и все, что ждало Лиса в безлунном Городе. Ничего не осталось от Чайки, кроме воспоминаний. И когда он это понял, на Кревана навалилось одиночество. Чудовищное, смешанное с мучительной неизвестностью. Он принялся звать её. Голос дрожал, руки тряслись, Сила клокотала в жилах, билась о ребра, когда он магией пытался дотянуться до Лары. Креван звал и озирался. Какое-то время ему казалось, будто опустевший Город, где из отражений остался лишь он - это теперь и есть его  мир. Всё миры. Казалось, будто он смотрит сквозь них, выстроившихся галереей, точно череда отражений,   и везде видит лишь пронзающую пустоту и свое Одиночество. Он всматривался в этот  зеркальный  коридор из миров, пока тот не начал дрожать. Противная рябь пошла по пространству и времени, а Креван не мог разобрать, то ли рябит у него в глазах, то ли это дрожит его мир. Послышался оглушительный хруст, звон, похожий на взрыв - мир разлетелся на тысячи осколков.
Креван вернулся в Город Врат, но его преследовало то видение. Образ разбитого вдребезги мира, счастья, надежд. Вокруг были другие Aen Seavherne, били дела, требовавшие его внимания. Лис исправно исполнял обязанности, ему даже удалось изображать участливый вид, но его интересовал лишь один вопрос. Что случилось с Чайкой?
Неизвестность душила, тревога пропитала воздух и разум, перемешавшись в виной и ужасом от мысли, занозой засевшей в мозгу: как он это допустил? Что он не заметил? Что сделал не так? Чайка никогда  не была ни взбалмошной, ни жестокой, ни безрассудной. Её молчание, её уход могли означать лишь одно - он упустил нечто чрезвычайно важное. Потому и потерял её, а потеряв Чайку, Лис потерял всё. Мрамор Пурпурного дворца больше не пел для него, он хрустел под ногами осколками счастья и  надежд. Всё потеряло смысл. Всё, что он делал до того вдруг стало казаться таким нелепым и бестолковым.
Ноги сами привели Кревана к покоям Лары. Он постучал в  её двери. Потом ещё. И ещё. С каждым стуком понимая все отчётливее, что за дверьми его ждет водоворот,  котором пульсирует Старшая Кровь и Лара, птицей бьющаяся в центре бури. Вернее, она его как раз-таки не ждёт, не хочет его впускать. Кревана снова расщепило. Разрывало на части, скручивая нутро тугим, болезненным узлом. Одна часть тянула его уйти прочь. Перестать ломиться в покои и душу, тактично отступить. На стороне этой части был страх настойчивостью сделать все только хуже. Страх вцепился в горло, налил свинцом занесенную  для очередного стука руку. Другая часть Кревана пригвоздила его к чайкиному порогу. Кричала в его разуме мыслью, что если руку сковал страх, то можно биться головой. Коленопреклоненным стучаться челом в запертую от тебя дверь снова и снова, звать, умолять. Не потому что это умно или непременно должно сработать, а потому что   достучаться слишком важно, а значит нельзя отступить.
Креван не знал, чего Ларе это стоило, но был безмерно благодарен, когда она его впустила. Он замер на пороге. Хотелось столько ей сказать. О том, что она – его всё. Что без неё его миры – лишь руины. Что их связь – нечто большее, чем предназначение и узы общих обязательств. Что он знает это  и что безгранично этим дорожит. Что любой путь, по которому ему придется идти без нее, ему претит. Что  никакой путь не стоит ее слезинки или мига огорчения. И еще множество других слов, быть может, безвкусно высокопарных, но от того не менее искренних.
Но больше всего ему хотелось обнять ее, прижать к себе, и чтобы как тогда - в их первую ночь, за него говорили прикосновения. Но снова тело сковал страх. На сей раз он предстал  в виде издевательски-простой житейской мудрости: разбитую чашку не склеишь. Даже если узы предназначения не позволят ей оттолкнуть его, сможет ли все быть как прежде? Еще никогда узнавать истину не было так страшно. Сердце стучало бешено, с трудом справляясь с тем, чтобы прокачивать бурлящую в крови смесь разъедающего душу страха и робкой надежды. Креван шагнул к Ларе, раскрывая ей объятия. И только тут понял, что это была не Лара. Иллюзия, нет - видение. Галлюцинация, порождение лихорадочного бреда и отчаянного желания снова оказаться рядом. Стиснув зубы, Лис тыльной стороной ладони утер с бледного лица липкий, холодный пот. Сила не прощает ошибок. Отсутствие хладнокровия  - главная из них. У него снова зарябило в глазах, но на сей раз мир не раскололся, он рассыпался на мириады цветных пятен. Одно из них - серебряное и круглое, - приковало к себе внимание ощущением смутно знакомых очертаний. "Мы в ответе за тех, к кому прикоснулись", - прозвучал в голове голос. Опрометью Креван выскочил из пустых покоев - это его шанс, быть может теперь он сумеет напасть на след.

Подпись автора

Crevan Espane aep Caomhan Macha

Серебряный шар пульсировал в центре круга, вычерченного врунами и магическими символами, вписанного в  пентаграмму, что в свою очередь была нанесена на пространственно-временную лоцию с тускло мерцающими линиями маршрутов и кляксами порталов. Креван сидел на полу, склонившись над лоцией, как делал уже много дней. Но как он ни старался, его дар не мог сравниться с Aen Hen Ichaer. Она была слишком быстра. И умна. И слишком не хотела, чтобы он нашёл её. Лис почувствовал у себя за спиной выброс Силы, точечный разрыв пространственно-временной канвы, стремительно возникший и так же быстро затянувшийся. Креван даже не шелохнулся. Краем глаза увидел до боли знакомый силуэт. Сразу же вперил взгляд в мерно пульсирующий шар – знал, что пристально смотреть нельзя, тогда видение начинает таять и рассыпаться.
- Если теперь мне суждено видеть тебя лишь в галлюцинациях, то я хочу поскорее окончательно сойти с ума.
Порыв теплого ночного ветра ворвался в просторную, погруженную в густой полумрак комнату через настежь распахнутое окно, зашуршал разбегающимися в стороны свитками, зашелестел страницами разложенных на полу манускриптов, потревожил пламя свечей, всколыхнул яркий подол платья и серебро волос. Когда бесшумная волна пробежала по серебряным прядям, у Лиса перехватило дыхание. За последние дни, он успел выяснить, что похожая оптическая рябь – верный признак того, что галлюцинация скоро закончится.
- Не уходи! –  «Прокричал» он отчаянным шепотом. Кричать в голос тоже было нельзя, его бредовые видения пока еще были нестабильны, пугливы. – Я не буду оборачиваться, обещаю. Только не уходи! Побудь со мной ещё немного. Я больше не буду ничего требовать и просить, только это.
Спеша заверить видение в сказанном, он резко сменил тему:
- Знаешь, Ауберон кажется начал о чем-то догадываться. Когда он в последний раз отчитывал меня за твое отсутствие, решил уколоть мою гордость предложением послать за тобой Дикий гон, раз я сам не могу тебя найти.  Он думал устыдить и унизить меня этим предложением, а вместо этого обнадежил. И эта надежда невольно вспыхнула во мне слишком ярко. На миг я подумал, раз я схожу с ума, наверное мой дар ослаб вместе с моим разумом. Коли так, вдруг у Эредина действительно получится найти тебя? Надежда, конечно, глупая, абсурдная, но я жадно ухватился за неё. Мне кажется, Ауберон прочел это по моему лицу. И неожиданно смягчился. Мне показалось, что я прочел понимание в его взгляде. Больше король ничего не сказал, лишь велел отдохнуть, когда отпускал меня. Но как я могу отдыхать, или спать, или есть, когда не знаю, где ты и что с тобой? К тому же, когда не спишь, видения приходят чаще. Вот и сейчас ты снова пришла. Если бы во снах я видел тебя, я бы, возможно, еще задумался, но во сне становится только хуже. Стоит сомкнуть глаза, как я вижу один и тот же сон. В нем я сижу на корме лодки плывущей по центру реки, не Spar, другой незнакомой, и играю на флейте. Играю для той, кто сидит напротив. Я стараюсь не смотреть на нее, ведь тогда порой на меня снисходит ощущение, будто это ты. В этот момент меня охватывает безумная радость и разрывающая душу тоска по тебе, глубокая, как воды той реки, по которой мы плывем. Мне снится, что эта тоска стала частью меня, пропитала мой воздух, мои мысли, все мое существование, тоска такая давняя и неизбывная, будто я не видел тебя столетия. Поначалу я просыпался в холодном поту, тошнота подступала к горлу, протест и неверие клокотали во мне. Такого не может быть, - твердил я сам себе, - я и Чайка были предназначены друг другу задолго до нашего рождения! Но шли дни, падали один за одним, увядшими листьями на чахнувшем древе. И во мне поселился страх. Вдруг предназначение обмануло, отняло тебя у меня? Что если оно решило посмеяться надо мной: забрать тебя, но оставить мне мой рассудок? О, это была бы жестокая шутка! Слишком жестокая. Всучить мне долг, оставив лишь память о тебе. А чтобы я не взбунтовался, кормить меня обещанием твоего призрака, жалкой копии, дхойновской подделки.
Креван гневно стиснул кулаки. Перевел дыхание. «Галлюцинации пугливы, - мысленно повторил он себе, - спокойнее, Лис, спокойнее».
- А ещё я внезапно начал рисовать. Сам не знаю, почему. Не помню, как в моих руках оказался грифель.
Медленно и осторожно, боясь неловким жестом вспугнуть свою драгоценную галлюцинацию, Креван подвинул лежавшие на полу перед ним листки, чтобы ей было лучше их видно. Это были грифельные наброски: мужчина и женщина слились в объятиях на краю усыпанного цветами луга; девочка, балансирующая стоя на шаре; влюбленные, застывшие в вечном поцелуе.
Креван не выдержал и чуть повернул голову навстречу своему прекрасному видению.  Он все еще не решался взглянуть прямо, лишь отвоевать чуть больше отрады своему периферическому зрению. В свете тускло мерцающих маршрутов и клякс порталов, начертанных на пространственно-временной лоции, застыл его профиль, резко очерченный, с заострившимися чертами лица, тусклый, печальный, тревожащий.

Подпись автора

Crevan Espane aep Caomhan Macha