Нельзя было спорить с ними. Даже головы не стоило поднимать. Нужно было быть тише. Быть незаметнее. Говорить мягче. Как так вообще вышло, чёрт возьми? И почем у именно сейчас, именно здесь, именно в этот поганый день?..

•••

  Не более часа назад Рыжий стоял, обдуваемый жестоким северным ветром, близ отмеченной сотнями рытвин и оврагов дороги, засыпанной тяжёлым сырым снегом. Закутанный в шерсть и мешковину, форменный бродяга. Да с лопатой, крепко сжимаемой в защищенной обвязками руке. Стоял, склонив голову, слыша оклик на уже ставшем привычным наречии Нильфгаарда. Он увидел разъезд, едва вышел из подлеска. Можно было сигануть обратно, сбежать в укрытие из редких деревьев, мчаться прочь, собрав остальных. Только куда уже мчаться? И кого собирать?
  Крохотный лагерь в подлеске, всего одна палатка да два последних ослика, был убежищем для всего лишь шестерых. Солнышко, Вилли, Бираклий, Кили, Желяза да Зелибол. Это если не считать самого Рыжего. Уже не считать. Зелибол, кстати, точно где-то рядом. Накинет стрелу на лук, нужно только подать знак. Но что сделают его многострадальные стрелы против доспехов? И каким образом смогут помочь? Нет, Рыжий отбрехается. Он же просто бродяга, один из сотен. А что лопата в руке, так тут и врать не надо. Правду ведь говорить, истинно, легко и приятно. Он шёл к ручью пробить лёд и набрать воды. А ведро у родника и оставил, вышел навстречу углядевшим его солдатам. Всё честно. Всё чинно. Дай Креве, эти окажутся нормальными...

  Бежать было некуда. Только если на север, но в такую погоду они не пройдут и нескольких верст до того, как Солнышко снова придётся усаживать в повозку. Малой совсем ослаб. У Вилли вот-вот ощенится Щучка. Коли сдюжит. Бираклий тоже едва семенит своими короткими ногами. На Кили малой да Щучка. Желяза, поди, хлопочет и пытается их всех собрать воедино, ждёт когда Зелибол вернётся с чем-нибудь, чем можно будет накормить этот шабаш. Вот и выходит, что вся ганза при деле. А они, два дурака, решили забыть про осторожность. Пошли вместе. Идиоты.

  За спиной раздался хруст снега. Рыж вскинулся, оборачиваясь. Поднял лопату. И опустил обратно, увидев напряжённый взгляд Зелибола. Тот, дурак дураком, тащил ведро. Его лука да стрел не было видно, видимо замотал в шкуру и оставил где-то. Ох, не делаешь ты всё проще, остроухий...

  - Gar’ean, rotzaks! Va adhart! - Выехавший вперед разъезда солдат выхватил клинок и пришпорил коня. Его тяжёлый плащ сдвинулся, когда конь двинулся быстрее, являя серому зимнему небу связку из трёх промороженных голов, смотрящих в никуда навеки замершими взглядами, да кусок тряпки, в которой узнавалось весьма потасканное темерское знамя, обмотанное вокруг крюка.

  Надежда на спокойный, обстоятельный диалог угасла окончательно, когда двое других направили коней вслед за первым. Видимо, их главным. Вероятно, чертовски старающимся найти в этих местах ещё парочку трофеев.

- Рыж... - Раздавшийся сзади непривычно взволнованный голос Зелибола не оставлял сомнений, стоит лишь крикнуть и тот побежит назад. И добежит, как минимум до своего лука. Только вот кони точно окажутся быстрее. И тогда уже поздно будет что-то объяснять.

  - Ни слова на Чёрном, Зели. Я разберусь.

  Прошло несколько секунд. Всадник приближался, взмахивая своим мечом. Зовлек вскинул руки к небу, бросив лопату, и жалостливо взвыл, специально перевирая звучание их языка:

  - Gloir Ceas'raet! Слава великой Империи, добрые люди! Tròcair! Смилуйтесь! Пощады! Glòir aen Ker'zaer! Водицы! Водицы набрали для вас, добрые люди!

•••

  ...И вот, день стал ещё хуже. Если то вообще было возможно. Рыжий вновь ощупал лицо крепко связанными между собой руками. Переносица отозвалась болью. Ей вторили и отбитые колени да рёбра. Падение не прошло бесследно. Зелибол сидел рядом, выглядя на порядок хуже, да всё шмыгал носом, с которого продолжала непрестанно течь кровь. Если Рыжего просто протащили несколько метров по неровному сырому и твёрдому покрову из дорожных рытвин, то ловкий полуэльф так и не рухнул, когда самодовольный офицер, "поймавший ещё пару шпионов", припустил коня побыстрее, стремясь повеселиться. За что получил порядком больше.

  - Значит, менестрели?

  Уверенный, спокойный голос внушающего одним своим видом ужас мужчины, смотрящего на заключенных сверху вниз, заставил Рыжего убрать руки от лица, задрать голову, силясь скинуть капюшон из заячьих шкурок, и протараторить:

  - Да, господин офицер, именно так! Я певец, а мой друг - акробат. Шли из Цинтры в Новиград. Мы остались одни. И... Я могу назвать места где мы выступали! Быть может, капитан Раавынд вар...

  Человек подал едва заметный знак и Рыжего ткнули тупым копьём, выбив все слова из его глотки, заставив согнуться и закашляться.

  - N'ess aedragh a me. Вопрос и ответ.

  Зовлек несмело поднял взгляд, всеми силами стараясь являть вид максимально жалкий, максимально отчаянный. Видит Креве, он не хотел умирать. И даже в немигающем, почти стеклянном взгляде вопрошающего силился отыскать хоть что-то. Хоть тень эмоции. Нечто, за что можно было бы зацепиться. Но не находил. И ощущал, как сильнее холода его душу сковывает отчаяние. А ужасающий человек вдруг, после короткой паузы, точно так же меланхолично и спокойно проговорил:

  - N'ess tedd a thu, jocan.

  Попытка Рыжего что-то ответить, взмолиться, придумать что-нибудь, что могло бы ещё помочь была пресечена новым жестоким тычком. А мужчина перевел взгляд на следующего из "шпионов", которых в клетку было набито не меньше десятка. Вновь раздался его холодный, спокойный голос. А от группы солдат вдалеке, у костра, донесся хохот. И звуки затянутой песни. Разумеется, во славу их Императора.

Больше десятка человек, набитых в железную сеть клетки, словно в глубокий холодный мешок. Вонь и кашель, хрипы и плач. Да глухой стук палок пары надзирателей по телам да звонкий - о прутья. Грязные, отчаявшиеся люди. От совсем юного мальчонки, зажатого между дедком со следами слез на покрытом копотью лице да бабкой, тихо подвывающей в бессильном безумии в углу клетки, не обращая внимания ни на холод, ни на удары, лишь стараниями деда и, видимо, внука ещё не освободившейся от своих шалей и тряпок. До молчаливого, избитого до неузнаваемости мужика с кровавой раной на месте глаза, который лишь хрипло дышал да кашлял. Призрачные, жалкие крохи тепла от ощущения этих людей поблизости, прижавшихся без воли и выбора друг к другу. И негромкие слова, от тщетных попыток ободрить до проклятий, направленных на Чёрных. Безымянная масса человечины, обреченной на смерть.

  Зелибол мерно дышал на свои пальцы, силясь их растереть. Рыжий молчал, всматриваясь в округу. У них уже было несколько часов для того, чтобы понять, что вырваться отсюда нет никакой возможности. Что можно лишь выжидать. И надеяться. Тяжёлый засов на клетке крепился плотно, в него был вдет длинный шип на цепи, а один из соглядатаев пристально наблюдал именно за ним. В его взгляде, ещё заметном в сгущающихся сумерках, правда, мелькало сочувствие. Не такое, чтобы можно было на что-то надеяться. Скорее, просто хоть что-то человеческое. Тогда как его блуждающий вокруг клетки, явно скучающий коллега давно уже потерял последние крохи этого и явно совсем уж привык видеть в подобных "клиентах" всего лишь мясо.
  Рыжий понимал это ощущение. Когда-то ему тоже было жаль куриц, которым нужно было свернуть шею да ощипать, чтобы получить вкусный суп. Наверное, будь у куриц привычка иногда заклёвывать насмерть его друзей, эта жалость пропала бы ещё ранее. Как с теми же гусями. Этих щипучих тварей было совсем не жаль даже когда сам Зовлек был малым ребёнком.

  Рядом были ещё солдаты. Много. А где-то за той стеной, близ которой стояла клетка, видимо, была виселица. По крайней мере именно туда раз в примерно час тащили очередного бедолагу, ударами палок усмиряя остальных нордлингов. Оттуда доносился и приговор. Громкий, трескучий, подчеркнуто официальный. Имперские мрази слишком уж любили звуки своего голоса, а также и официоз, который явно позволял им уверенно считать себя творцами праведного дела. И слава Огню. Пускай и дальше душат всех по списку, явно в порядке "очереди". По самым скромным прикидкам, если никто не поторопит эту бюрократическую машину, у Рыжего и Зелибола есть ещё порядка десяти часов. А ночью лагерь точно утихнет. Там можно будет и попробовать что-нибудь и сотворить. Благо полуэльф уже осторожно показал Вэргану вынутый из сапога наконечник сломанной стрелы, а сам Зовлек... Увы, ему хвастаться было нечем.

  Вновь раздался гул голосов Чёрных. Смех и поздравления. Что-то о партизанах. Чёрт побери...

  Когда показалась белобрысая голова девки, Рыжий против воли вскинулся, силясь разглядеть её, всмотреться в лицо. Неужто... Нет, это точно не могла быть кто-то из артисток, поди уже переживающих за своих ребят. Но это могла быть и Чуня, такая же светлая волосами и душой, оставшаяся в Вызиме и обещавшая, что обязательно и догонит. Только вот Чуня уже была совсем плоха, вряд ли добралась бы сюда. Но лицо девки он разглядел лишь когда ту уже швырнули в клетку, разумеется смеха ради швырнув прямиком в одного из заключенных. Увы - в Рыжего, который охнул и шатнулся назад, придержанный вечно стоящим за спиной Зелей.
  Пока из клетки вытаскивали дурниной орущую бабку, заодно хорошенько отходив палкой её деда, а в итоге вытащив заодно и внучка, которого не разбираясь толкнули следом за бабкой, Зовлек успел схватить белобрысую за печи, дёрнуть вверх, обхватывая холодными руками её лицо, всмотреться. И облегченно выдохнуть, неосознанно, совершенно на автомате отталкивая ту от себя в сторону. Не Чуня. Какая-то... Партизанка, видимо. Напуганная, синеглазая да в рваной одёжке. Слава Огню...

  Горло перехватило кашлем и Рыж двинулся обратно, заметив лишь, как вечно слишком галантный Зель в меру возможного помогает девке подняться вновь. Уселся на "пригретое", если так можно это назвать, место. Поймал осуждающий взгляд полуэльфа, фыркнул против воли и всякого смысла, осознавая как странно это всё выглядело. И провёл ладонью по лицу, стирая выступившие слёзы, пополам отчаяния и облегчения, слыша, как вопль безумной бабки прервался с хлестким звуком тяжёлой пощёчины, а следом  точно так же прервался и плач мальчонки, которых всё же уволокли от клетки, туда, наверх по старинным, давно раскрошившимся ступеням.

  Зелибол же, особо не раздумывая, накинул на их новую соседку край своего плаща и, услышав громкое бряцанье засова и окрик надсмотрщика, мигом пристроил своё седалище близ Рыжего, едва не став новой жертвой тупого копья, вместо того прервавшего глухой, отчаянный вопль-стон вцепившегося побелевшими пальцами в клетку старика. Волнующаяся масса людей притихла, затаилась. Мерно шагающие вокруг клетки Чёрные, раскидывающиеся трескучими оскорблениями на своём поганом языке, мигом погасили спонтанное желание живых трупов выражать свои переживания. Лишь почти над самым ухом Рыжего раздался негромкий шёпот Зели:

  - Рыж, ты чего?

  Зовлек опасливо глянул на проходящего мимо солдата, опустил взгляд. Выдохнул. И так же тихо ответил.

  - Это не Чуня. Партизанка говорят. Ну её.

  Столкнулся взглядом с синими глазами белобрысой. Всмотрелся, хмуро и пристально. Синяя бандитка, разбойница почище Чёрных? Или же такая же "партизанка", как и они с Зелей? Глаза, вкупе со всем остальным, многое могут рассказать.

Однозначно, партизанка. А то и шпионка. Или, того хуже, торговка из тех, кто тебе твои собственные штаны продаст, да и те в ссуду да под процент. Словом, темерка. "Те-мер-ска-я-мра-зь!", как скандировали иногда на своём лающем наречии Чёрные, заколачивая в молодецкой потехе очередного своего пленного где-то там, в сторонке от относительно уютных палаток, близ которых солдатские да офицерские уши и прочее радовали музыканты и... Прочие. Наверное и в этом лагере есть эти самые более уютные места, где какой-нибудь более удачливый чёрт сейчас силится переложить какого-нибудь "Усатого Бродягу" на нильфгаардские мотивы. Или хотя бы на цинтрийский лад. Эх, эх...

Зель внимательно слушал белобрысую, поглядывая куда-то в сторону, видимо в сторону ближайшего стражника. И неодобрительно косился на Рыжего. Уже не в первый раз. Чёртов герой-спаситель, добряк-покровитель, даже тут отыскал себе, над чем квохтать да оберегать. Разумеется, это было предвзято и вообще, наверное Рыж и правда несколько не вежливо отнёсся к даме, но какие уж тут сантименты, когда хрен его знает, когда кого-то из них выдернут из-за этой решётки. Но сейчас, слава Огню, было хотя бы не до очередного обсуждения вопросов поведения кого-либо из присутствующих, иначе остроухая совесть обоза точно бы начала отчитывать Рыжего, не смотря ни на какие обстоятельства ситуации.

Относительно белёсой девки какого-то уверенного мнения не появлялось. Но её уверенность и, возможно иллюзорная, а может быть и реально ощущаемая цепкая хватка, знание и осознание себя внутри реалий всех текущих событий, изрядно... Подталкивали, что ли. Скребли, как кошки под дверью, где-то там, где ещё теплились остатки способности Рыжего руководить всей их оставшейся братией. Точнее, желания ею руководить. Хоть за чью-то ещё жизнь отвечать. И ловить, после вопроса девчонки, после вправленного явно опытной рукой носа Зели, после заинтересованности охранника, всех этих фактов, пролетевших мимо Рыжего, словно нечто стороннее, овеянное холодным светом обреченности, взгляд Зели. Тот самый взгляд. Ненавистный до желания ощериться и броситься прочь. Взгляд "Что будем делать?".

Он ненавидел себя за то, что отправился с ними пешком. И ненавидел тем более, чем чаще ловил этот самый взгляд, каждый, наверное, миг этого путешествия сопровождавший его, буравивший спину, не дающий спать по ночам. И взгляд, и сам вопрос, на который у Рыжего слишком уж часто не было никакого ответа.

Но это заставляло двигаться. Оживать. Сбрасывать пелену отчаяния и равнодушия перед неизбежной смертью, по отношению к которой он не строил никаких иллюзий.

Рыж, до того успевший склониться, зарывшись пальцами в свои спутанные, грязные, холодные патлы, тихо кашлянул, словно возвращаясь в реальность из краткого забега по мирку собственных тягучих и мерзких страхов. Глянул на Зелибола. Кивнул несколько раз, словно ещё размышляя, хотя ответ и был очевиден. И хрипловато прошептал:

- Да.

Безумие? Возможно. Но вряд ли чёрные устанут казнить "партизан" в ближайшее время, а удача штука не бесконечная. Рано или поздно настанет и их черёд.
Зелибол тоже кивнул, опасливо озираясь через прутья клетки. Будь на всё воля Рыжего, нож бы он отдал именно ему. Остроухий прекрасно умел забивать всякую живность. Глядишь и с человеком бы справился. Но, тут они явно были лишь частью планов этой уж слишком расторопной в деле организации спонтанных побегов девки. Потому оба примерно понимали и так, что от них потребуется, но всё же вряд ли планировали творить вопиющую самодеятельность. По крайней мере пока что.

- Д-друг, ты в ок-кружении ст-тен...

Рыжий выдохнул эту фразу едва слышно, дрожащим от холода голосом, напевая негромко песню под несколькими тяжелыми взглядами людей, которым явно и без того было тошно. Одиночество, ночь и холод - ужасная комбинация, и тихо шуршащая невидимыми тканями и звонко-бесшумной сталью дева-Смерть уже сбирала свою жатву, судя по доносящимся иногда обрывистым и слишком громким фразам из темноты. И судя по тому, что когда в очередной раз свет от лампы дозорного падал на изможденных заточенных, далеко не все находили в себе силы или ещё вообще были способны двигаться и реагировать на него.
А уснуть в этих обстоятельствах было вообще вряд ли возможно.

Холодный скрюченный труп молодого паренька, казавшейся совсем ещё живым, если бы не выступающий на широко открытых глазах иней. Безумный взгляд хрипло дышащего пожилого мужика, с которого видимо сдернули шубу ещё при захвате, заодно сломав пальцы, сдирая кольца. Сейчас тот уже умирал, раздираемый кашлем, окруженный несколькими столь же жалко замерзающими, делящимися своим теплом и забирающим последние крохи и у него. Несколько историй, которые закончатся сегодня. Едва слышно, хрипло рассказанных вполголоса.

Но даже тут человек человеку волк. И если Зелибол ещё был достаточно человеколюбивым и искренним, чтобы отдать своё их маловероятной спасительнице, то Рыж не мог себе подобного позволить. Отдать что-то своё означало сдохнуть. И сейчас, сидя в нарушаемой лишь кашлем и хриплым, надсадным дыханием замерзающих тишине, бок о бок прижавшись с Зелиболом, он продолжал монотонно твердить это себе, стараясь не думать о том, что мерцающие в отсветах лампы проходившего мимо дозорного глаза эти могут стать последним, что он увидит, случись гневу смертников обратиться к нему и его другу. И к лежащей близ них девке, то и дело подрагивающей под плащом, дарящем ей чуть больше шансов, чем другим "местным".

- ...И как т-тебя поднять с к-колен?

Зель не умел петь, но этого и не было нужно. Даже такой дрожащий шепот ощущался чем-то надежным, чем-то могучим и непоколебимым в сравнении с шорохами ночи и доносящимися звуками лагеря. Они не были жертвами, не были теми, у кого можно что-то отнять. Они будут драться и убивать за своё. И "своё" они определили сразу и весьма понятно, заслоняя отчасти собой белобрысую, разделив клетку на "Мы" и "Они", дав заодно вздумавшим было возражать против их решения и требовать те крохи тепла и шансов что они были весьма наглядный урок. Не зря обращенные к практически безлунному небу и холодным звездам глаза ещё одной границы между "Нами" и "Ими", того самого паренька, обжигали душу своим застывшим, полным отчаяния взглядом.

Тот уловил момент. Воспользовался шансом. Подобрался внезапно, подобно бестии дрожащей двигаясь. И так и не дотянулся связанными руками до вожделенного приза. Получил своё. А затем уже не смог подняться, даже когда услышавший возню дозорный обернулся, чтобы осветить клетку и посмотреть, что заставило пленных нордлингов вдруг зашуметь. А затем медленно и жалко умер, под звуки нильфгаардской брани и пары ударов палки по прутьям.

Как же тебя звали, глупый мальчишка, не сумевший выждать всего лишь несколько часов до своего истинного шанса?

- Усл-лышать вн-новь знакомый см-мех? И к-как на гр-рех...

Рыж плотнее запахнул те две жалких тряпки, что едва хранили их с Зелей тепло. Одна из них ранее принадлежала свежему трупу. Хрустнул костяшками, сжимая непослушный кулак на руке, переброшенной через плечо друга. Прижался к тому ближе, чувствуя ответное движение. Ещё живы. Ещё тут. И выберутся отсюда. Обязательно. Осталось немного. Им хватило времени, чтобы проговорить это, едва слышными словами, лишенными какого бы то ни было смысла, если их невольная подруга не сыграет свою роль. И не замерзнет насмерть.

Им бы и её греть, было бы умнее, наверное. Всем было бы потеплее. Но вряд ли ей важно их мнение об этом. Девушка с ножом в клетке отморозков имеет право быть себе на уме. И делать то, что пожелает. Особенно если ей повезло и двое из этих отморозков - те, кто откинут идею отобрать этот самый нож, перерезать ей же глотку втихую и действовать самим. Даже без едва слышного обсуждения, взамен того посвященного мыслям о том, как выбраться из лагеря затем. И как не стать её разменными монетами на этом пути.

---

Она была актрисой, несомненно. И актрисой прекрасной. Либо и правда успела замерзнуть настолько, что образ бледного призрака умирающей от холода девушки был настолько реален, что мог наверное обмануть самого придирчивого наблюдателя.
И она была убийцей. Слава Огню, который сейчас был бы весьма кстати, убийцей, что была на их стороне. Или хотя бы была против тех, кто загнал их в эти обстоятельства.

- К... Курва. Зель!

Они едва не промедлили. Холод - коварный спутник, он отбирает свою возможность двигаться потихоньку, но качественно. Но даже и так, шатающиеся и неловкие, они всё ещё были не абы кем, а друзьями, привычными к всяческим передрягам. И знающими друг друга как мало кто иной. Оставшийся на земле плащ стал ложем для подхваченного ими черного, смягчив медленное движение подхваченного ими бронированного трупа, обжигающего холодом стали и теплом, ощущаемым от ткани, крови и агонизирующей дрожи этого откормленного ублюдка. Затем этот же плащ позволил весьма удобно затащить того в клетку, с чем справился и один Рыж, пока Зель поспешно выдернул у солдата из ножен на поясе клинок-кошкодер, а заодно и его явно личный нож. Последней труп солдата покинула сумка-сухарка, переброшенная через плечо, содержимое которой тут же оказалось на "полу" клетки. Там же, воткнутый в холодную землю, оказался и нож.

Зель зыркнул на тех, кто ещё не спал, пока Рыж оглядывался, разыскивая погасшую лампу солдата. Указал на рассыпанное, прижимая заодно палец к губам в универсально понятном жесте.

- Щадить не будут. Вздернут каждого. Это ваш единственный шанс.

Тем временем Рыж уже подхватил погасшую лампу со снега. Оглянулся на белобрысую, явно эти несколько секунд занятую своей сумкой и, видимо, изготовлением следующей части её плана. Показал ей добытое, булькнув весьма внушительным запасом оставшегося в глиняном сосуде масла.

- Пожар. П-пусть выбирают, искать или т-тушить. И в-валим к н-нашим. Дело?

"Наши" - понятие у всех разное. Но чёрт бы с ним. Вряд ли эту медичку где-то ждал более уютный приют, чем сиротливая юдоль их ганзы.
Было холоднее. Гораздо. Но уже не так погано, как во вроде бы едва-едва более теплой клетке. Лучше уж так. Больно, хреново, но живо. Даже если эта ночь и станет последней или они замерзнут насмерть в снегах сраной-ебаной Темерии.
Они хотя бы умрут на своих условиях. Уже какой-никакой, а успех.

Отредактировано Рыжий (2024-09-20 02:19:44)